История философии

"Никомахова этика". Фрагменты.

…Впрочем, называть счастье высшим благом кажется чем-то общепризнанным, но непременно нужно отчетливее определить ещё и его суть. Может быть, это получится, если принять во внимание назначение человека, ибо, подобно тому как у флейтиста, ваятеля и всякого мастера собственно благо и совершенство заключены в их деле, точно так, по-видимому, и у человека вообще, если только для него существует назначение. Но возможно ли, чтобы у плотника и башмачника было определенное назначение и занятие, а у человека не было бы никакого, и чтобы он по природе был бездельник? Если же подобно тому, как для глаза, руки, ноги и вообще каждой из частей тела обнаруживается определённое назначение, так и у человека можно предположить помимо всего этого определённое дело? Тогда что бы это могло быть?

Жизнь представляется чем-то общим как для человека, так и для растений, а искомое нами присуще только человеку. Следовательно, нужно исключить из рассмотрения жизнь с точки зрения питания и роста. Следующей будет жизнь с точки зрения чувства, но и она со всей очевидностью то общее, что есть и у лошади, и у быка, и у всякого живого существа. Остается, таким образом, какая-то деятельность существа, обладающего суждением.
…Если назначение человека - деятельность души, согласованная с суждением или не без участия суждения, причём мы утверждаем, что назначение человека тождественно назначению добропорядочного человека, как тождественно назначение кифариста и изрядного кифариста, - если это так, то человеческое благо представляет собою деятельность души сообразно добродетели.

…Наше определение согласно с мнением тех, кто определяет счастье как добродетель, потому что добродетели как раз присуща деятельность сообразно добродетели. И может быть, немаловажно следующее различение: понимать ли под высшим благом обладание добродетелью или применение её, склад души или деятельность. Ибо может быть так, что имеющийся склад души не исполняет никакого благого дела - скажем, когда человек спит или как-то иначе бездействует. Подобно тому как на олимпийских состязаниях венки получают не самые красивые и сильные, а те, кто участвует в состязании, так в жизни прекрасного и благого достигают те, кто совершает правильные поступки. … Жизнь этих людей ничуть не нуждается в удовольствии, словно в каком-то приукрашивании, но содержит удовольствие в самой себе…Поступки сообразные добродетели будут доставлять удовольствие сами по себе.

… Однако, по-видимому, для счастья нужны и внешние блага, ибо трудно совершать прекрасные поступки, не имея никаких средств. Ведь многие поступки совершаются с помощью друзей, богатства и влияния в государстве, словно с помощью орудий, а лишение иного, например благородного происхождения, хорошего потомства, красоты, исключает блаженство. Ибо едва ли счастлив безобразный с виду, дурного происхождения, одинокий и бездетный; и должно быть, ещё меньше - если дети и друзья отвратительны или если были хорошие, да умерли. А потому для счастья, как мы уже сказали, нужны, видимо, ещё и такого рода благоприятные обстоятельства. Именно поэтому некоторые отождествляют со счастьем удачу.

…В этой связи ставят вопрос, есть ли счастье результат обучения, приучения или еще какого-то упражнения, даётся ли оно как некая божественная доля или оно случайно? Конечно, если вообще существует какой-нибудь дар богов, весьма разумно допустить, что и счастье дарится богами. Но данный вопрос скорее принадлежит другому исследованию…
…В то же время счастье благодаря своего рода обучению и усердию может принадлежать всем, кто не увечен для добродетели. Предоставлять же случаю самое великое и прекрасное было бы слишком опрометчиво.
… А между тем в течение жизни случается много перемен и всевозможные превратности судьбы, и может статься, что самого процветающего человека под старость постигнут великие несчастья. Может быть, тогда вообще никого не следует считать счастливым, покуда он жив, а нужно, по Солону, "взирать на конец"?
Поскольку случайностей бывает много, и они различны по значению, ясно, что незначительные счастливые случаи, точно так же как и соответствующие несчастливые, не оказывают на жизнь решающего влияния. Но если важные и многочисленные обстоятельства оказываются благоприятными, они сделают жизнь более блаженной, а случаи, напротив, неблагоприятные стесняют и омрачают блаженство. Однако и при таких обстоятельствах нравственная красота продолжает сиять, коль скоро человек легко переносит многочисленные и великие несчастья - и не от тупости, а по присущему ему благородству и величавости.

Если действительно, как мы уже сказали, деятельность - главное в жизни, то никто из блаженных не может стать злосчастным, потому что он никогда не совершит омерзительных и дурных поступков. Истинно добродетельный и здравомыслящий человек умело переносит все превратности судьбы и всегда совершает самые прекрасные из возможных в данном случае поступков, подобно тому как доблестный военачальник использует имеющееся у него войско наилучшим для ведения войны способом. Коль скоро это так, счастливый никогда не станет злосчастным, хотя, конечно, он не будет блаженным, если ему выпадет жребий Приама. Но, во всяком случае, его жизнь не пестра и не легко поддаётся переменам, потому что трудно будет лишить его счастья и он лишается его не от случайных неудач, но от великих и многочисленных несчастий.
…Ни одна из нравственных добродетелей не врождена нам по природе, ибо всё природное не может приучаться к чему бы то ни было. Так, например, камень, который по природе падает вниз, не приучишь подниматься вверх, приучай его, подбрасывая вверх хоть тысячу раз.
Следовательно, добродетели существуют в нас не от природы и не вопреки природе, но приобрести их для нас естественно, а благодаря приучению мы в них совершенствуемся.
…А для обладания добродетелями знание значит мало или вовсе ничего, в то время как остальные условия - много, даже всё… Однако в большинстве своём люди ничего такого не делают, а прибегают к рассуждению и думают, что, занимаясь философией, станут таким образом добропорядочными. Нечто подобное делают для недужных те, кто внимательно слушает врачей, но ничего из их предписаний не выполняет. Ибо так же как тела при таком уходе не будут здоровы, так и душа тех, кто так философствует.

…Нужно уяснить себе, что добродетели по своей природе таковы, что недостаток и избыток их губят, так же как мы видим это на примере телесной силы и здоровья. Действительно, для телесной силы гибельны и чрезмерные занятия гимнастикой, и недостаточные, подобно тому, как питьё и еда при избытке или недостатке губят здоровье, в то время как всё это в меру и создает его, и увеличивает, и сохраняет. Так обстоит дело и с благоразумием, и с мужеством, и с другими добродетелями… Однако не всякий поступок и не всякая страсть допускает середину, ибо у некоторых страстей в самом названии выражено дурное качество, например: злорадство, бесстыдство, злоба, а из поступков - блуд, воровство, человекоубийство….

…Итак, мужество - это обладание серединой между страхом и отвагой; названия для тех, у кого избыток бесстрашия, нет (как и вообще многое не имеет имени), а кто излишне отважен - смельчак, и кто излишне страшится и недостаточно отважен – трус.
В связи с удовольствиями и страданиями обладание серединой - это благоразумие, а избыток - распущенность. Люди, которым бы недоставало чувствительности к удовольствиям, вряд ли существуют, именно поэтому для них не нашлось названия, так что пусть они будут "бесчувственные".
Что касается даяния имущества и его приобретения, то обладание в этом серединой - щедрость, а избыток и недостаток - мотовство и скупость. Те, у кого избыток, и те, у кого недостаток, поступают при этом противоположным образом. В самом деле, мот избыточно расточает и недостаточно приобретает, а у скупого избыток в приобретении и недостаток в расточении.
С отношением к имуществу связаны и другие наклонности. Обладание серединой здесь - великолепие, а избыток здесь - безвкусная пышность и недостаток - мелочность.
В отношении к чести и бесчестию обладание серединой - это величавость; избыток именуется, может быть, спесью, а недостаток - приниженностью.
Возможен избыток, недостаток и обладание cepeдиной в связи с гневом…
Что касается правды, то пусть, кто держится середины, называется правдивым, обладание серединой - правдивостью, а извращения в сторону преувеличения - хвастовством и его носитель - хвастуном, а в сторону умаления - притворством и его носитель - притворой.
По отношению к удовольствиям в развлечениях держащийся середины - остроумный, а его склонность - остроумие, избыток - это шутовство, а в ком оно есть – шут, тот же, в ком недостаток, - это, может быть, неотесанный, а склад его души - неотёсанность. Об остальных вещах, доставляющих удовольствие, скажем, что человек, доставляющий нам удовольствие должным образом, - друг и обладание серединой - дружелюбие, а кто излишне заботится о нашем удовольствии, но не ради чего-то - угодник, если же он ведет себя так ради собственной выгоды, то он подхалим, у кого же в этом отношении недостаток и кто сплошь и рядом доставляет неудовольствие, тот как бы зловредный и вздорный.
…Стыд - не добродетель, но стыдливый заслуживает похвалы и в известных вещах держится середины, а у другого - излишек стыда, например у робкого, который всего стыдится. Если же человеку не хватает стыда, или его нет вовсе, он беззастенчив.
Негодование - это обладание серединой по сравнению со злобной завистью и злорадством; это все связано со страданием и удовольствием из-за происходящего с окружающими. Кто склонен к негодованию - страдает, видя незаслуженно благоденствующего, а у завистливого в этом излишек, и его всё хорошее заставляет страдать; что же до злорадного, то он настолько лишён способности страдать, что радуется чужой беде.

…Теперь прежде всего мы скажем о мужестве. Мы уже выяснили, что это - обладание серединой между страхом и отвагой. А страх мы испытываем, очевидно, потому, что нечто страшное угрожает нам, а это, вообще говоря, зло. Именно поэтому страх определяют как ожидание зла. Конечно, мы страшимся всяких зол, например бесславия, бедности, неприязни, смерти, но мужественным человек считается применительно не ко всем этим вещам, ибо иного следует страшиться, и, если страшатся, скажем, бесславия, это прекрасно, а если нет, то постыдно, и, кто этого страшится, тот добрый и стыдливый, а кто не страшится - беззастенчивый. Наверное, не следует страшиться ни бедности, ни болезней, ни вообще того, что бывает не от порочности и не зависит от самого человека. Но бесстрашие в этом - ещё не мужество. А в силу сходства мы так называем и его тоже, ведь некоторые трусят в опасностях на войне, но обладают щедростью и отважно переносят потерю имущества; не трус и тот, кто страшится оскорбления детей и жены, или зависти, или ещё чего-нибудь в этом роде; а тот, кто отважно ожидает порки, не "мужественный".
К каким же страшным вещам имеет отношение мужественный? Может быть, к самым большим? Ведь ужасное никто не переносит лучше мужественного. А самое страшное - это смерть, ибо это предел, и кажется, что за ним для умершего ничто уже ни хорошо, ни плохо. Но всё же и за отношение к смерти мужественным почитают не при всех обстоятельствах, например во время бури или от недугов. Но при каких же тогда? Может быть, при самых прекрасных? Именно такова битва, ибо это величайшая и прекраснейшая из опасностей. О том же говорит и почёт, который воздают воинам сограждане и властители.
Так что мужественным в собственном смысле слова оказывается, видимо, тот, кто безбоязненно встречает прекрасную смерть и всё, что грозит скорой смертью, а это бывает прежде всего в битве. Впрочем, мужественный человек ведёт себя безбоязненно и в бурю, и при недугах, но всё-таки не так, как моряки; ибо мужественные отчаиваются в спасении и негодуют на такую смерть, а моряки, имея опыт, надеются на себя. Кроме того, мужество проявляют при тех обстоятельствах, когда требуется доблесть или когда смерть прекрасна, между тем при гибели такого рода, как в море или от недуга, нет места ни для того, ни для другого.
Есть вещи не для всех людей одинаково страшные, а кое-что мы называем превышающим силы человека. Это последнее, следовательно, страшно для всякого разумного человека, а первое, оставаясь в пределах человеческих возможностей, отличается величиной и степенью. Мужественный неустрашим как человек, значит, он будет страшиться и такого, что в пределах человеческих сил, однако выдержит страх, как должно и как предписывает верное суждение ради прекрасной цели, ибо прекрасное – цель добродетели. Заблуждение возникает потому, что страшатся или не того, чего следует, или не так, как следует, или не тогда, когда следует, или ещё из-за чего-нибудь такого; так же обстоит дело с тем, что придаёт отваги. А значит, кто выносит, что следует, и ради того, ради чего следует, так, как следует, и тогда, когда следует, и соответственно испытывает страх и проявляет отвагу, тот мужествен, ибо мужественный и терпит и действует достойно и как велит верное суждение.
Между тем цель всякой деятельности то, что соответствует нравственным устоям, т.е. для мужественного мужество прекрасно, а такова и цель мужества, ведь всякий предмет определяется согласно своей цели. Так что нравственно прекрасное и есть та цель, ради которой мужественный выносит и совершает подобающее мужеству.
Тот, кто преступает меру, причем в бесстрашии, не имеет названия (мы уже говорили, что многое безымянно), но, если человек не страшится ничего, даже землетрясения, как то рассказывают про кельтов, он, вероятно, бесноватый или тупой. Кто слишком отважен перед страшными опасностями - смельчак. Кажется, что смельчак - это хвастун, и он склонен приписывать себе мужество: он хочет, чтобы казалось, будто он относится к опасностям так, как должно, и потому, где удается, разыгрывает мужество. Вот почему многие из смельчаков "смелотрусы", ведь, смельчаки при удобном случае, они не выдерживают настоящих опасностей.
А кто преступает меру, причём в страхе, тот трус, ибо страх не того, чего следует, и не такой, как следует, и так далее - следствия этого. Ему недостает также отваги, и чрезмерность его страха особенно заметна при страданиях. Действительно, страдая, трус легко теряет надежду: ведь ему всё страшно. А мужественный ведёт себя противоположным образом...

История философии