Черчилль У. "Вторая мировая война"
отрывки
Глава девятнадцатая. ПРАГА, АЛБАНИЯ И ПОЛЬСКАЯ ГАРАНТИЯ (январь -- апрель 1939 г.)
     Чемберлен  продолжал  верить, что для  обеспечения заметного  улучшения международной  обстановки  ему   нужно  лишь  установить  личный  контакт  с диктаторами.  Он  не  подозревал,  что они уже приняли  решение.  Окрыленный надеждами, он  предложил  приехать  вместе с лордом  Галифаксом в  Италию  в январе.  После некоторой  задержки  приглашение  было  получено,  и  встреча состоялась 11 января. Невольно приходится краснеть, читая в "Дневнике" Чиано замечания, которые делались за нашей  спиной в Италии по адресу нашей страны и ее представителей.
     "В   сущности,  --  пишет  Чиано,  --   визит  имел  малое  значение... Действенный контакт  не был установлен.  Как  далеки мы от  этих людей!  Это совершенно иной мир.  Мы говорили об этом  с дуче после обеда. "Эти люди, -- сказал Муссолини,  --  сделаны  из другого материала, чем  Фрэнсис  Дрейк  и другие  великолепные  искатели  приключений,  создавшие империю.  В конечном счете это -- утомленные потомки многих поколений богачей..."
     "Англичане, --  отметил  Чиано,  --  не  хотят  сражаться. Они пытаются отступать как можно  медленнее, но они не хотят сражаться... Наши переговоры с англичанами окончены. Ничего не было достигнуто.  Я сообщил Риббентропу по телефону, что это -- фиаско, абсолютно лишенное значения... Глаза Чемберлена наполнились слезами, когда поезд тронулся и его соотечественники запели: "Он хороший парень". "Что это за песенка?" -- спросил Муссолини". (Ciano, Diary. 1939--1943 (Edited by Malcolm Muggendge). P. 9--10.)
...Возможности организации  какого бы то  ни было сопротивления германской агрессии в Восточной Европе были  теперь почти исчерпаны. Венгрия находилась в  германском лагере.  Польша  отшатнулась  от  чехов  и  не желала  тесного сотрудничества  с  Румынией.  Ни Польша,  ни  Румыния  не  желали  допустить действия  русских  против Германии  через  их территории. Ключом к  созданию великого  союза было достижение взаимопонимания с Россией. 18 марта  русское правительство,  которого все происходившее глубоко  затрагивало, несмотря на то, что перед ним захлопнули дверь во время мюнхенского кризиса,  предложило созвать совещание шести  держав. И  в этом вопросе у Чемберлена было  весьма определенное мнение. 26 марта он писал в частном письме:
     "Должен признаться, что Россия внушает мне самое глубокое недоверие.  Я нисколько не верю в  ее способность провести  действенное наступление,  даже если бы она этого хотела.  И  я не  доверяю ее  мотивам,  которые,  по моему мнению, имеют  мало  общего  с  нашими  идеями  свободы.  Она  хочет  только рассорить  всех  остальных.  Кроме  того,  многие  из  малых  государств,  в особенности Польша,  Румыния  и Финляндия,  относятся к  ней  с ненавистью и подозрением"
(Fеiling. Op. cit. P. 603.)
     Ввиду этого советское предложение о совещании шести держав было принято холодно, и его предали забвению..Теперь нас ожидал новый кризис...
   
     Глава двадцатая. СОВЕТСКАЯ ЗАГАДКА
Мы достигли периода, когда  всякие отношения между Англией  и Германией прекратились. Теперь мы, конечно, знаем,  что со  времени  прихода Гитлера к власти  между  нашими  двумя  странами  никогда  не  было  никаких подлинных взаимоотношений.  Гитлер только  стремился  путем  уговоров или  запугивания заставить  Англию  предоставить  ему  свободу  рук  в  Восточной  Европе,  а Чемберлен лелеял надежду умиротворить Гитлера, перевоспитать его и наставить на путь истинный.  Однако пришло  время, когда рассеялись  последние иллюзии английского  правительства.  Кабинет  окончательно убедился,  что нацистская Германия  означает войну,  и премьер-министр  предложил гарантии  и заключил союзы  там, где  это было  еще  возможно, независимо от  того,  могли  ли мы оказать  действенную  помощь этим странам.  К польской гарантии  прибавилась гарантия, данная Румынии, а затем союз с Турцией.
    ...
     Английскому  правительству  необходимо  было   срочно   задуматься  над  практическим значением  гарантий,  данных Польше и Румынии. Ни  одна из этих гарантий не  имела военной ценности иначе, как в рамках общего  соглашения с Россией. Поэтому именно с этой целью 16 апреля начались наконец переговоры в Москве  между английским послом и Литвиновым.  Если учесть, какое  отношение Советское правительство встречало до  сих пор, теперь от него не приходилось ожидать многого. Однако  17  апреля оно  выдвинуло  официальное предложение, текст которого не  был опубликован, о  создании единого фронта  взаимопомощи между Великобританией, Францией и СССР. Эти три державы, если возможно, то с участием  Польши,  должны  были также гарантировать  неприкосновенность  тех государств  Центральной  и  Восточной  Европы,  которым угрожала  германская агрессия.  Препятствием к заключению такого  соглашения служил ужас, который эти самые пограничные государства испытывали перед советской помощью в виде советских армий, которые могли пройти через их территории, чтобы защитить их от немцев и попутно включить  в  советско-коммунистическую систему. Ведь они были самыми яростными противниками этой системы.  Польша, Румыния, Финляндия и три  прибалтийских государства  не  знали, чего они больше  страшились  -- германской  агрессии или  русского  спасения.  Именно необходимость  сделать такой жуткий выбор парализовала политику Англии и Франции.
     Однако даже  сейчас не может быть  сомнений в том, что Англии и Франции следовало  принять  предложение России,  провозгласить  тройственный  союз и предоставить  методы  его  функционирования  в  случае  войны на  усмотрение союзников,  которые  тогда  вели бы борьбу  против  общего  врага.  В  такой обстановке господствуют иные настроения. Во время войны  союзники склонны во многом уступать  желаниям друг  друга. Молот  сражений  гремит на фронте,  и становятся хорошими любые возможные средства, которые в мирное время были бы неприемлемыми.  В таком  великом  союзе, который  мог бы возникнуть,  одному союзнику было бы нелегко вступить на территорию другого без приглашения.
     Однако  Чемберлен и  министерство  иностранных дел стали  в тупик перед этой загадкой сфинкса. Когда  события движутся  с такой  быстротой и в такой массе, как было в данном случае, разумно делать не более одного шага за один раз. Союз между Англией, Францией и Россией 1 вызвал бы серьезную тревогу у  Германии  в 1939 году, и никто не  может доказать, что даже тогда война  не была бы предотвращена. Следующий шаг можно было бы  сделать,  имея перевес сил на стороне союзников.  Их дипломатия вернула бы себе инициативу. Гитлер не мог  бы  позволить  себе ни начать войну на два фронта, которую он сам  так резко  осуждал, ни  испытать  неудачу.  Очень жаль, что  он  не был поставлен в  такое затруднительное положение, которое вполне могло бы стоить ему жизни. Государственные деятели призваны решать не только легкие вопросы.
Последние часто разрешаются сами собой. Именно  когда чаша весов колеблется, когда  обстановка  не  ясна, возникает возможность принятия решений, которые могут спасти  мир.  Поскольку мы сами поставили себя в это ужасное положение 1939 года, было  жизненно важно опереться  на  более  широкую надежду.
   Даже сейчас невозможно установить момент, когда Сталин  окончательно отказался от намерения  сотрудничать  с  западными демократиями  и  решил договориться  с Гитлером. В самом  деле, представляется вероятным, что такого момента вообще не  было.  Опубликование  американским государственным  департаментом  массы документов, захваченных в архивах  германского министерства иностранных дел, познакомило  нас  с  рядом доселе  неизвестных фактов.  По-видимому,  что-то произошло  еще в феврале  1939 года.  Это,  впрочем,  почти  наверняка  было связано с проблемами торговли,  на  которых  сказывался статус  Чехословакии после Мюнхена и которые требовали обсуждения между двумя странами. Включение Чехословакии  в рейх в  середине марта осложнило эти проблемы. У России были контракты  с   чехословацким  правительством  на  поставки  оружия  заводами "Шкода".  Какова  должна  быть  судьба этих контрактов теперь,  когда заводы "Шкода" стали германским арсеналом?
     17  апреля  статс-секретарь  германского  министерства  иностранных дел Вайцзекер записал, что  русский  посол  посетил его в  этот  день впервые со времени вручения им верительных  грамот почти за год до этого. Он  спросил о контрактах заводов  "Шкода". Вайцзекер ответил, что  "нельзя  сказать, чтобы для  поставок  военных  материалов  в Советскую  Россию  создавалась  сейчас благоприятная   атмосфера в связи с сообщениями о заключении русско-англо-французского воздушного пакта и тому подобное". В ответ на это советский   посол   перешел  сразу   от  торговли  к   политике  и   спросил статс-секретаря, что  он  думает  о  германо-русских  отношениях.  Вайцзекер ответил,  что,  как  ему  кажется,  "русская  печать  в  последнее время  не полностью разделяет антигерманский  тон американских  и некоторых английских газет".  На это советский посол сказал: "Идеологические разногласия почти не отразились на  русско-итальянских  отношениях, и  они не  обязательно должны явиться препятствием также для Германии. Советская Россия не воспользовалась нынешними  трениями  между  западными  демократиями   и  Германией  в  ущерб последней, и  у нее нет  такого желания. У России нет причин, по которым она не  могла  бы  поддерживать  с  Германией нормальные отношения. А нормальные отношения могут делаться все лучше и лучше"
     (В отчетной телеграмме А. Ф. Мерекалова о беседе 17  апреля каких-либо  высказываний полпреда  относительно улучшения  отношений  СССР с Германией не содержится. Мерекалов приводит в отчете фразу Вайцзекера о том, что "Германия  имеет принципиальные политические разногласия с  СССР. Все же она  хочет развить с ним  экономические отношения" (АВП СССР, ф. 059, оп. 1, д. 2036, л. 61--62).
     Мы должны считать  этот разговор многозначительным, в особенности ввиду одновременных переговоров в  Москве между  английским  послом и Литвиновым и ввиду   официального  советского  предложения  от  17  апреля  о  заключении тройственного союза  с Великобританией  и Францией. Это  было  первым  явным признаком  сдвига  в  позиции  России.  С  тех  пор началась  "нормализация" отношений  с  Германией,  которая  шла абсолютно  параллельно переговорам  о тройственном союзе против германской агрессии.
     Если бы, например, по получении русского предложения Чемберлен ответил: "Хорошо. Давайте втроем объединимся и сломаем Гитлеру шею", или что-нибудь в этом роде, парламент бы  его одобрил,  Сталин бы понял,  и  история могла бы пойти по иному пути. Во всяком случае, по худшему пути она пойти не могла.
      ... Вместо этого длилось молчание, пока готовились полумеры и благоразумные компромиссы. Эта проволочка оказалась роковой для Литвинова.  Его  последняя попытка  добиться ясного решения от западных держав была осуждена на провал. Наши  акции  котировались очень низко.  Для  безопасности России требовалась совершенно  иная  внешняя  политика, и  нужно  было  найти  для  нее  нового выразителя.  3  мая  в  официальном  коммюнике  из  Москвы  сообщалось,  что "Литвинов  освобожден  от  обязанностей  народного  комиссара по иностранным делам по  его собственной  просьбе  и  что его  обязанности будет  выполнять премьер Молотов".  Германский  поверенный  в  делах в Москве  сообщил 4  мая следующее:
     "...его смещение,  по-видимому,  результат непосредственного  решения  Сталина... На последнем  съезде партии Сталин призывал  проявлять  осторожность, чтобы  не допустить вовлечения  Советского Союза в конфликт. Считают, что  Молотов (не еврей) "самый близкий  друг  и  соратник Сталина".  Его  назначение, видимо, гарантирует,  что  внешняя  политика  будет  дальше  проводиться  в  строгом соответствии с идеями Сталина".
     Советские  дипломатические представители за  границей получили указания уведомить  правительства,  при  которых  они  были  аккредитованы,  что  эта перемена  не означает изменения во внешней политике России. Московское радио объявило  4  мая,  что   Молотов  будет   продолжать  политику   обеспечения безопасности на Западе, которая в течение  многих лет  была целью Литвинова. Малоизвестный  за пределами  России,  Молотов стал комиссаром по иностранным делам и действовал в самом  тесном согласии со Сталиным. Он  был свободен от всяких помех в виде прежних  заявлений,  свободен  от атмосферы Лиги  Наций, способен  двигаться  в  любом направлении,  которого,  как  могло  казаться, требовало самосохранение России. Был,  собственно  говоря, только один путь, по которому он мог, вероятно, пойти теперь. Он всегда благосклонно относился к  достижению договоренности  с  Гитлером.  Мюнхен  и  многое другое убедили Советское правительство, что ни Англия, ни Франция не станут сражаться, пока на них не нападут,  и что даже  в  таком  случае от  них  будет мало  проку. Надвигавшаяся  буря  была  готова  вот-вот разразиться. Россия  должна  была позаботиться о себе.
     Смещение Литвинова ознаменовало конец целой  эпохи.  Оно означало отказ Кремля  от  всякой  веры  в  пакт  безопасности  с   западными  державами  и возможность создания Восточного фронта против Германии.
     Еврей Литвинов ушел, и было устранено  главное предубеждение Гитлера. С этого  момента  германское  правительство перестало  называть  свою политику антибольшевистской  и  обратило  всю свою брань  в адрес  "плутодемократий". Статьи в газетах заверяли Советы, что германское "жизненное пространство" не распространяется  на русскую  территорию,  что оно  фактически  оканчивается повсюду  на  русской  границе.  Следовательно,  не  могло  быть  причин  для конфликта  между Россией  и Германией, если  Советы не вступят с  Англией  и Францией  в  соглашения  об  "окружении".  Германский посол  граф Шуленбург, который был вызван в Берлин для длительных консультаций, вернулся в Москву с предложением  о  выгодных  товарных  кредитах  на долгосрочной  основе.  Обе стороны двигались по направлению к заключению договора.
     Человек,  которого  Сталин тогда выдвинул  на трибуну советской внешней политики, заслуживает описания, которым в то время не располагали английское и   французское  правительства.  Вячеслав  Молотов  --  человек   выдающихся способностей  и  хладнокровно   беспощадный.  Он  благополучно  пережил  все страшные   случайности  и   испытания,  которым  все   большевистские  вожди подвергались в годы торжества революции. Он жил и процветал в обществе,  где постоянно   меняющиеся  интриги  сопровождались  постоянной  угрозой  личной ликвидации. Его черные усы и  проницательные глаза, плоское лицо,  словесная ловкость и невозмутимость хорошо  отражали  его достоинства и искусство.  Он стоял  выше  всех среди людей,  пригодных  быть агентами  и орудием политики машины,  действие  которой невозможно было предсказать.  Я  встречался с ним только  на равной ноге, в переговорах, где порой мелькала тень юмора, или на банкетах,   где   он   любезно   предлагал   многочисленные   формальные   и бессодержательные тосты. Я никогда не  видел человеческого существа, которое больше  подходило бы под современное представление об автомате. И все же при этом он был, очевидно, разумным и тщательно отшлифованным дипломатом. Как он относился к людям, стоявшим ниже его,  сказать не могу. То, как  он вел себя
по  отношению  к японскому  послу  в  течение  тех лет,  когда  в результате Тегеранской  конференции  Сталин  обещал  атаковать  Японию  после  разгрома германской армии, можно представить себе по записям их бесед. Одно за другим щекотливые,  зондирующие  и  затруднительные свидания проводились  с  полным хладнокровием,   с   непроницаемой   скрытностью   и   вежливой  официальной корректностью. Завеса не приоткрывалась ни на мгновение. Ни разу не было  ни одной ненужной резкой  ноты.  Его  улыбка,  дышавшая сибирским  холодом, его тщательно  взвешенные и часто мудрые слова,  его любезные  манеры  делали из него идеального  выразителя советской политики в мировой ситуации, грозившей смертельной опасностью.
     Переписка  с ним по спорным вопросам всегда  была бесполезной, и если в ней упорствовали, она  заканчивалась  ложью и оскорблениями.  Лишь однажды я как  будто  добился  от него  естественной, человеческой  реакции. Это  было весной  1942  года,  когда  он  остановился в  Англии  на обратном  пути  из Соединенных Штатов,  мы подписали англо-советский  договор, и ему  предстоял опасный перелет  на родину. У  садовой калитки на Даунинг-стрит, которой  мы пользовались в  целях  сохранения  тайны,  я  крепко пожал  ему  руку, и  мы взглянули друг  другу  в глаза. Внезапно он  показался мне глубоко тронутым. Под маской стал виден человек. Он ответил мне таким же крепким  пожатием. Мы молча  сжимали друг другу руки. Однако тогда  мы  были прочно объединены,  и речь  шла о том, чтобы  выжить или  погибнуть вместе.  Вся его жизнь  прошла среди  гибельных   опасностей,   которые  либо  угрожали  ему  самому,  либо навлекались  им  на других. Нет сомнений, что в  Молотове  советская  машина
нашла  способного  и во многих отношениях  типичного представителя -- всегда верного  члена партии  и  последователя  коммунизма.  Дожив  до старости,  я радуюсь, что мне не пришлось пережить того напряжения, какому он подвергался -- я предпочел  бы  вовсе не родиться. Что же  касается руководства  внешней политикой,  то  Сюлли,  Талейран и Меттерних  с  радостью примут  его в свою компанию, если только есть такой  загробный мир,  куда большевики  разрешают себе доступ.
...
     Переговоры с Россией шли вяло,  и 19  мая весь этот вопрос был поднят в палате  общин.  Краткие  прения,  носившие  серьезный  характер,  фактически ограничились  выступлениями лидеров  партий и видных бывших министров. Ллойд Джордж, Иден  и  я  настойчиво указывали  правительству  на  жизненно важную необходимость  немедленно заключить  с  Россией  соглашение  наиболее далеко идущего  характера  и на условиях равноправия. Первым выступил Ллойд Джордж, который в самых мрачных красках нарисовал картину смертельной опасности:
     "Во всем мире создалось впечатление, что агрессоры готовят что-то вроде нового нападения.  Никто не знает наверняка, где  это произойдет. Мы  видим, что  они  спешно вооружаются невиданными доныне темпами,  выпуская в  первую очередь оружие  для наступления -- танки, бомбардировщики, подводные  лодки. Мы  знаем,  что они занимают  и укрепляют новые  позиции,  которые дадут  им стратегические преимущества в войне  против  Франции и нас самих... Основная военная  цель  и план диктаторов  заключаются в  том, чтобы добиться быстрых результатов, избежать длительной войны. Затяжная война никогда не устраивает диктаторов. Затяжная  война,  вроде  испанской,  истощает  силы  диктаторов; великая  оборона  русских, не  давшая им  ни  одной  большой победы, сломила Наполеона. Идеалом Германии  является и всегда была  война, быстро доводимая до  конца. Война  против Австрии  в  1866 году продолжалась  всего несколько недель,  а война  1870 года велась таким образом, что фактически закончилась через один-два месяца. В  1914  году  планы были составлены с точно такой же целью,  которая чуть-чуть не была достигнута. И она была бы достигнута, если бы не  Россия. Однако, как только немцам не удалось одержать быстрой победы, их  игра была  проиграна. Можете быть уверены, что великие военные мыслители Германии давно обсуждают вопрос о  том, в чем была ошибка  в 1914 году, чего не  хватало Германии, как  можно восполнить пробелы и исправить промахи  или избежать их в следующей войне".
     В  ответ  выступил премьер-министр, который  впервые  познакомил нас со своим отношением к советскому предложению. Он принял его, бесспорно, холодно и фактически с пренебрежением.
     "Если  нам  удастся  разработать метод,  с помощью которого  мы  сможем заручиться сотрудничеством и помощью Советского Союза в деле создания такого фронта мира, мы будем это приветствовать,  мы  хотим этого,  мы  считаем это ценным. Утверждение, будто мы презираем помощь  Советского Союза, ни  на чем не основано. Независимо от ничем не подтвержденных оценок точных  достоинств русских  вооруженных сил или наилучшего их использования нет  таких глупцов, которые  считали  бы,  что эта огромная страна с  ее громадным  населением и колоссальными  ресурсами была бы незначительным фактором в такой ситуации, с которой нам сейчас приходится иметь дело".
     Это  заявление, по-видимому, указывало  на то же непонимание масштабов, какое  мы  видели  в  резком отказе, встретившем  предложение  Рузвельта год назад.
     Затем выступил я:
     "Я никак не могу понять, каковы возражения против заключения соглашения с  Россией,  которого  сам премьер-министр  как  будто  желает,  против  его заключения  в  широкой  и  простой  форме,  предложенной  русским  Советским правительством?
     Предложения,  выдвинутые русским  правительством,  несомненно,  имеют в виду тройственный союз между Англией, Францией и Россией. Такой союз мог  бы распространить  свои преимущества  на другие страны, если они  их пожелают и выразят свое такое желание. Единственная цель союза -- оказать сопротивление дальнейшим актам  агрессии  и защитить жертвы  агрессии.  Я не вижу  в  этом чего-либо  предосудительного.  Что  плохого  в   этом  простом  предложении? Говорят: "Можно ли доверять русскому Советскому правительству?" Думаю, что в Москве говорят:  "Можем  ли  мы  доверять Чемберлену?" Мы  можем сказать,  я надеюсь, что  на оба эти вопроса следует ответить  утвердительно. Я искренне надеюсь на это...
     Если  вы  готовы  стать  союзниками  России  во время войны,  во  время величайшего испытания,  великого  случая проявить себя  для  всех,  если  вы готовы объединиться с Россией в  защите Польши, которую вы гарантировали,  а также  в защите Румынии,  то  почему вы не  хотите  стать  союзниками России сейчас, когда этим самым  вы, может быть, предотвратите войну? Мне непонятны все эти тонкости дипломатии и проволочки. Если случится самое худшее, вы все равно окажетесь  вместе с  ними  в самом  горниле  событий  и  вам  придется выпутываться  вместе  с ними  по  мере возможности.  Если  же  трудности  не возникнут, вам будет обеспечена безопасность на предварительном этапе...
     Ясно, что  Россия  не  пойдет на заключение соглашений, если к  ней  не будут относиться как к  равной и, кроме того, если она не будет уверена, что методы, используемые союзниками -- фронтом мира, -- могут привести к успеху. Никто не  хочет  связываться  с  нерешительным  руководством  и  неуверенной политикой. Наше  правительство должно понять, что ни одно из этих государств Восточной Европы не  сможет продержаться, скажем, год войны, если за ними не будет стоять солидная и прочная поддержка дружественной России в сочетании с союзом западных  держав. Нужен надежный  Восточный фронт,  будь то Восточный фронт  мира  или  фронт  войны,  такой  фронт может быть создан  только  при действенной поддержке дружественной Россией, расположенной позади всех  этих стран.
     Если  не будет  создан  Восточный  фронт, что случится с  Западом?  Что случится  с  теми  странами  на  Западном  фронте,  с  которыми,  по  общему признанию, мы связаны, если и не дали им гарантий, -- с такими странами, как Бельгия, Голландия,  Дания и Швейцария? Обратимся к опыту 1917  года. В 1917 году русский фронт был сломлен и деморализован. Революция и  мятеж подорвали мужество этой великой дисциплинированной  армии, и  положение на фронте было неописуемым.  И все же, пока  не  был заключен договор  о  ликвидации  этого фронта, свыше полутора  миллионов немцев были скованы на этом  фронте,  даже при  его  самом плачевном и небоеспособном состоянии. Как  только этот фронт был  ликвидирован,  миллион  немцев и пять тысяч орудий были  переброшены на запад и в последнюю минуту чуть не изменили ход войны и едва не навязали нам гибельный мир.
     Этот вопрос о Восточном фронте имеет гигантское  значение. Я удивлен  тем, что  он не вызывает  большего беспокойства.  Я,  конечно, не прошу милостей у Советской России. Сейчас не время просить милостей у других стран. Однако перед нами предложение  --  справедливое  и,  по-моему,  более выгодное   предложение,   чем  те   условия,  которых  хочет  добиться  наше правительство.  Это  предложение проще,  прямее  и более  действенно. Нельзя допускать,  чтобы его отложили в сторону, чтобы оно  ни к чему не привело. Я прошу  правительство  его  величества усвоить  некоторые из  этих неприятных истин.  Без  действенного  Восточного  фронта  невозможно  удовлетворительно защитить  наши интересы  на  Западе,  а  без  России  невозможен действенный Восточный фронт. Если правительство его величества, пренебрегавшее так долго нашей обороной, отрекшись от Чехословакии со всей ее военной мощью, обязавши нас,  не  ознакомившись  с  технической  стороной вопроса, защитить Польшу и
Румынию, отклонит  и  отбросит  необходимую помощь  России и  таким  образом вовлечет нас  наихудшим путем в наихудшую из  всех войн, оно плохо оправдает доверие и, добавлю, великодушие, с которым к нему относились и относятся его соотечественники".
       Попытки  западных держав  создать оборонительный  союз против  Германии сопровождались  не  меньшими  усилиями  другой  стороны.  Переговоры   между Риббентропом и Чиано в Комо  в начале мая официально и  публично  увенчались так называемым "Стальным  пактом", подписанным двумя министрами  иностранных дел в Берлине 22 мая. Это было вызывающим ответом на хрупкую сеть английских гарантий  в  Восточной  Европе.  23  мая, на следующий день после подписания "Стального  пакта",  Гитлер  ускорил совещание с высшим  командным  составом вооруженных сил. В секретных протоколах этого совещания говорится:
     "Польша всегда была  на стороне наших  врагов. Несмотря на  договоры  о дружбе,  Польша всегда втайне  намеревалась  воспользоваться любым  случаем, чтобы повредить нам. Предмет спора  вовсе не Данциг. Речь  идет о расширении нашего  жизненного  пространства   на  востоке  и   об  обеспечении   нашего продовольственного снабжения. Поэтому  не может  быть и  речи  о том,  чтобы пощадить Польшу.  Нам осталось одно решение:  напасть  на Польшу при  первой удобной возможности. Мы  не  можем ожидать  повторения  чешского дела. Будет война. Наша задача -- изолировать Польшу. Успех изоляции будет решать дело.
  Не  исключена возможность,  что  германо-польский  конфликт  приведет к войне на западе. В таком случае  придется сражаться в  первую очередь против Англии и Франции. Если бы  существовал союз Франции, Англии и России  против Германии,  Италии  и Японии, я был  бы  вынужден  нанести  Англии и  Франции несколько  сокрушительных   ударов.  Я  сомневаюсь  в  возможности   мирного урегулирования с Англией. Мы должны подготовиться к  конфликту. Англия видит в нашем развитии основу гегемонии, которая ее ослабит. Поэтому Англия -- наш враг, и конфликт с Англией будет борьбой не на жизнь, а на смерть.
     Англия знает, что проигрыш  войны будет означать конец ее мировой мощи. Англия  -- движущая сила сопротивления Германии. Если удастся успешно занять и  удержать  Бельгию  и  Голландию,  и  если  Франции  будет также  нанесено поражение, то будут  обеспечены основные условия  для  успешной войны против Англии"
( Nuremberg Documents. Part 1. P. 167--168.)
     30  мая германское  министерство  иностранных дел  направило  следующую инструкцию  своему послу  в  Москве: "В  противоположность ранее  намеченной политике  мы  теперь  решили  вступить в  конкретные переговоры с  Советским Союзом".
     В то время как страны оси сплачивали  свои ряды для военной подготовки, жизненно важное связующее звено между западными державами и Россией погибло...Переговоры зашли  как  будто в  безвыходный  тупик. Принимая английскую гарантию,  правительства  Польши и  Румынии не хотели  принять  аналогичного обязательства  в той  же форме  от русского правительства. Такой же  позиции придерживались и в другом важнейшем стратегическом районе -- в Прибалтийских государствах.  Советское правительство разъяснило, что  оно  присоединится к пакту о взаимных гарантиях только  в том случае, если в общую гарантию будут включены Финляндия и Прибалтийские государства. Все эти четыре страны теперь ответили  отказом  на такое условие и,  испытывая ужас, вероятно, еще  долго отказывались  бы на него согласиться.  Финляндия и Эстония даже  утверждали, что они будут рассматривать как акт агрессии гарантию, которая будет дана им без их согласия.  В  тот  же  день,  31 мая, Эстония  и  Латвия подписали  с Германией пакты о ненападении [Эти  пакты подписаны 7  июня 1939 г.  31 мая был подписан аналогичный пакт с Данией.]  Таким образом, Гитлеру удалось без  труда  проникнуть в  глубь  слабой обороны  запоздалой и  нерешительной коалиции, направленной против него.
   
    Глава двадцать первая. НАКАНУНЕ
     С наступлением лета  подготовка  к войне продолжалась  по всей  Европе.Позиции  дипломатов, речи  политических  деятелей и желания  человечества  с каждым  днем  теряли   значение...В течение июля между Парижем и Лондоном шло  оживленное движение.  Празднества 14 июля дали возможность   продемонстрировать   англо-французское  единство.  Французское правительство пригласило меня на этот блестящий спектакль.
     Когда я покидал аэродром  Бурже после парада, генерал Гамелен предложил мне посетить французский фронт....
     ...В  том, что  я  узнал  во  время поездки,  примечательным  было  полное примирение с  положением  обороняющегося, которое довлело  над  принимавшими меня  французами и которое  непреодолимо овладевало и  мной. Беседуя с этими весьма  компетентными  французскими  офицерами,  вы  чувствовали,  что немцы сильнее, что у Франции уже больше нет достаточной энергии, чтобы предпринять большое наступление. Она будет бороться за свое существование  -- вот и все. Перед французами была укрепленная  линия Зигфрида  со всей возросшей огневой мощью  современного  оружия.  В глубине  души  я  также испытывал  ужас  при воспоминаниях о наступлении на Сомме и в Пашендейльских болотах. Немцы были, конечно, гораздо сильнее, чем в  дни Мюнхена. Нам  ничего не было известно о глубокой тревоге,  терзавшей их верховное  командование.  Мы позволили  себе дойти  до  такого  физического и  психологического  состояния,  что ни  одно ответственное   лицо   --   до   того  времени  на  мне  не  лежало  никакой ответственности  --  не могло  предполагать  истинного  положения  вещей,  а именно, что только сорок  две  наполовину вооруженные и наполовину обученные дивизии охраняли весь длинный фронт от Северного моря до Швейцарии. Во время Мюнхена их было тринадцать.
     * * *
          ... Английское   и  французское  правительства  предприняли  новые  попытки договориться   с  Советской  Россией.  Было   решено   направить  в   Москву специального  представителя. Иден,  который  установил  полезный контакт  со Сталиным несколько лет назад, вызвался поехать. Это великодушное предложение было отклонено  премьер-министром.  Вместо Идена  эта  важнейшая миссия была возложена 12 июня на  Стрэнга  -- способного чиновника, не имевшего, однако, никакого веса и влияния вне  министерства  иностранных дел.  Это было  новой ошибкой.   Назначение   столь   второстепенного    лица   было    фактически оскорбительным.  Вряд   ли  Стрэнг  мог   проникнуть  через  верхний  покров советского организма. Во всяком случае, было уже слишком поздно.  ...
     С  другой  стороны,  Польша означала  для России  ряд  совершенно  иных политических и стратегических проблем вековой давности. Их последним крупным столкновением было сражение за  Варшаву в  1919 году,  когда вторгнувшиеся в Польшу  большевистские  армии были  отброшены  Пилсудским при помощи советов генерала Вейгана и английской миссии во главе  с лордом д'Аберноном, а затем подверглись преследованию  с кровожадной мстительностью. Все эти годы Польша была  авангардом антибольшевизма. Левой рукой она поддерживала антисоветские Прибалтийские   государства.  Однако   правой  рукой  она  помогла  ограбить Чехословакию в Мюнхене. Советское правительство было уверено, что Польша его ненавидит,  а  также  что Польша не способна противостоять натиску немцев. В такой обстановке перспективы миссии Стрэнга не были блестящими.
     Переговоры  вращались вокруг вопроса о нежелании Польши и Прибалтийских государств  быть спасенными Советами  от Германии; здесь не было  достигнуто никаких  успехов.  В передовой статье 13 июня "Правда" уже заявила,  что для безопасности  СССР жизненно важен действенный нейтралитет Финляндии, Эстонии и  Латвии.  "Безопасность   таких  государств,  --  писала  она,  --   имеет первостепенное  значение  для  Англии  и  Франции,  как  признал  даже такой политик, как Черчилль". Вопрос обсуждался  в  Москве 15  июня.  На следующий день   русская  печать  заявила,  что  "в  кругах   советского  министерства иностранных дел результаты  первых переговоров рассматриваются как не вполне благоприятные". Дискуссии продолжались с перерывами в  течение всего июля, и наконец Советское правительство предложило, чтобы переговоры продолжались на военной основе с представителями как Франции, так и Англии. В соответствии с этим английское правительство направило 10 августа адмирала Дрэкса с миссией в  Москву.  У этих  офицеров не  было  письменных полномочий на  переговоры. Французскую миссию возглавлял  генерал  Думенк. Русскую сторону  представлял маршал  Ворошилов. Теперь  мы  знаем,  что  в  то же самое  время  Советское правительство  дало согласие  на поездку в Москву  германского представителя
для переговоров. Военное  совещание вскоре провалилось из-за отказа Польши и Румынии пропустить русские войска. Позиция Польши была такова: "С немцами мы
рискуем потерять свободу, а с русскими -- нашу душу" (Rеуnaud. Op. cit. Vol. 1. P. 587.)
     Глубокой  ночью в Кремле в августе 1942 года Сталин  познакомил  меня с одним аспектом  советской позиции. "У нас  создалось впечатление, --  сказал Сталин, -- что правительства Англии и Франции не приняли решения  вступить в войну  в  случае  нападения  на  Польшу,  но надеялись, что  дипломатическое объединение Англии, Франции и России остановит Гитлера. Мы были уверены, что этого не будет". "Сколько  дивизий, -- спросил Сталин,  -- Франция  выставит против  Германии после мобилизации?" Ответом  было: "Около  сотни". Тогда он спросил: "А  сколько дивизий  пошлет Англия?"  Ему ответили: "Две и  еще две позднее". "Ах, две и еще две позднее, -- повторил Сталин. -- А знаете ли вы, -- спросил  он, -- сколько дивизий мы выставим на германском фронте, если мы вступим в войну  против  Германии?"  Молчание. "Больше  трехсот". Сталин  не сказал мне,  с кем  или когда произошел этот разговор. Нужно,  признать, что это   была  действительно   твердая  почва,  впрочем,  неблагоприятная   для сотрудника министерства иностранных дел Стрэнга.
     Для того чтобы выторговать более выгодные условия в переговорах, Сталин и  Молотов  считали  необходимым скрывать свои истинные  намерения  до самой последней минуты.  Молотов и  его  подчиненные проявили изумительные образцы двуличия во всех  сношениях  с  обеими сторонами. Уже  4 августа  германский посол Шуленбург мог телеграфировать из Москвы только следующее:
     "Из всего отношения  Молотова было  видно, что  Советское правительство фактически  более склонно  к  улучшению  германо-советских отношений, но что прежнее недоверие к Германии еще  не изжито.  Мое  общее впечатление таково, что  Советское  правительство  в  настоящее время полно  решимости подписать соглашение  с Англией и Францией, если они выполнят все советские пожелания. Переговоры, конечно, могли бы продолжаться  еще долго, в особенности потому, что  недоверие  к  Англии  также  сильно...  С   нашей  стороны  потребуются значительные  усилия,  чтобы  заставить  Советское  правительство  совершить поворот" (Nazi-Soviet Relations. P. 41.)
     Ему не стоило беспокоиться: жребий был брошен.
     Вечером 19 августа Сталин сообщил Политбюро о своем намерении подписать пакт  с  Германией.  22  августа  союзнические  миссии  лишь вечером  смогли разыскать маршала Ворошилова. Вечером он сказал главе французской миссии:
     "Вопрос  о  военном  сотрудничестве  с Францией  висит  в  воздухе  уже несколько  лет,  но  так  и не был разрешен. В  прошлом году, когда погибала Чехословакия,  мы ждали от Франции сигнала,  но он  не был дан.  Наши войска были  наготове...  Французское  и  английское  правительства  теперь слишком затянули  политические  и  военные  переговоры.  Ввиду  этого  не  исключена возможность некоторых политических событий..."  (Rеуnaud. Op. cit. Vol. 1. P. 588.)
     На следующий день в Москву прибыл Риббентроп.
     Из  материалов  Нюрнбергского процесса  и  из документов, захваченных и недавно опубликованных Соединенными Штатами, нам теперь известны подробности этой  незабываемой сделки. По словам  главного помощника Риббентропа Гаусса, который летал с  ним  в Москву, "днем  22 августа  состоялась первая  беседа между Риббентропом и Сталиным... Имперский министр  иностранных дел вернулся с  этого  продолжительного  совещания очень довольный...".  В  тот же день, быстро и  без затруднений, было  достигнуто  соглашение относительно  текста советско-германского пакта о ненападении. "Сам Риббентроп, -- говорит Гаусс, --   включил   в  преамбулу   довольно  далеко  идущую   фразу  относительно установления  дружественных  германо-советских  отношений.  Сталин  возразил против  этого,  заметив,  что  Советское  правительство  не  может  внезапно представить своей общественности германо-советскую декларацию о дружбе после того, как нацистское правительство в течение шести лет выливало на Советское ушаты грязи.  Поэтому данная фраза была исключена из преамбулы". В секретном протоколе Германия заявила, что не имеет  политических  интересов  в Латвии, Эстонии и Финляндии, но считает, что Литва входит в сферу ее интересов. Была намечена  демаркационная  линия  раздела  Польши.  В  Прибалтийских  странах Германия претендовала только  на экономические интересы (Nurenberg Documents. Part 1. P. 210 ff.)
         Несмотря  на  все,  что  было  беспристрастно  рассказано  в  данной  и предыдущей  главах,  только  тоталитарный  деспотизм  в  обеих  странах  мог решиться на такой одиозный противоестественный акт.
     Невозможно сказать,  кому  он внушал большее  отвращение -- Гитлеру или Сталину.  Оба  сознавали,   что  это  могло  быть  только  временной  мерой, продиктованной   обстоятельствами.  Антагонизм   между  двумя   империями  и системами был  смертельным. Сталин, без сомнения,  думал, что  Гитлер  будет менее опасным врагом  для России  после  года войны  против западных  держав. Гитлер следовал  своему методу "поодиночке". Тот  факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину  провала английской и французской политики и дипломатии за несколько лет.
     В  пользу Советов  нужно сказать, что  Советскому Союзу  было  жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на  запад исходные позиции германских армий,  с тем  чтобы русские получили время  и  могли собрать  силы со  всех концов  своей   колоссальной   империи.  В  умах  русских  каленым   железом запечатлелись  катастрофы, которые потерпели их армии в 1914 году, когда они бросились в наступление  на немцев, еще не закончив мобилизации. А теперь их границы были значительно восточнее, чем во время первой войны. Им нужно было силой  или обманом  оккупировать Прибалтийские  государства и  большую часть Польши,  прежде  чем  на  них  нападут.  Если  их политика  и  была  холодно расчётливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной.
     ...На основании  секретных  переговоров  Гитлер  был  уверен, что  пакт  с русскими будет подписан 23 августа. Еще до возвращения Риббентропа из Москвы и до  опубликования сообщения он обратился  к своим высшим военачальникам со следующими словами:
     "С самого начала мы должны быть полны  решимости сражаться  с западными державами...  Конфликт с Польшей  должен  произойти рано или  поздно.  Я уже принял такое решение весной, но думал сначала  выступить  против  Запада,  а потом  уже против  Востока...  Нам нет  нужды бояться блокады. Восток  будет снабжать нас зерном,  скотом,  углем...  Я боюсь  только  одного  --  что  в последнюю   минуту   какая-нибудь   свинья    предложит    посредничество... Политическая цель идет  дальше.  Заложена  основа для  сокрушения  гегемонии Англии. После того как я провел политическую подготовку,  та же задача стоит перед солдатами" (Nurenberg Documents. Part 1. P. 173. 180)
     * * *
     31 августа Гитлер отдал свою "Директиву No 1 о ведении войны".
     "1. Теперь, когда исчерпаны все политические  возможности урегулировать мирными средствами положение  на  восточной  границе, которое нетерпимо  для Германии, я принял решение урегулировать его силой.
     2.  Нападение  на  Польшу  должно быть  произведено  в  соответствии  с подготовкой  к "Белому плану" --  с изменениями, вытекающими, поскольку дело касается армии, из того факта, что она тем временем уже почти закончила свои приготовления.  Распределение  задач  и   оперативные  цели   остаются   без изменений.
     Дата  наступления  --  1 сентября 1939  г. Час атаки  04.  45  (вписано красным карандашом).
     3.  Важно, чтобы на  Западе ответственность за начало  военных действий лежала,  безусловно, на  Англии и Франции.  Сначала  действия чисто местного характера  должны быть  предприняты  в связи с  незначительными  нарушениями границы". (Nuremberg Documents. Part 2. P. 172.)
    ...






Сайт управляется системой uCoz